Она как блик, неуловима вроде. Она как миф, что выдумали прохожие.
Но стоит лишь единожды взглянуть в глаза и понимаешь – вот Она.
Реальная.

В этот миг, когда чужие пальцы сжали тянущуюся ладонь, случилось нечто непоправимое. На этот раз – хорошее. Когда поиски врезались в тупик, а мысли наконец-то утихли, переставая крутиться в своем безумном, хаотичном танце. Будто щелчком кто-то или что-то заставило их остановиться. Две оторвавшиеся части друг от друга наконец-то соединились, но лишь время покажет надолго ли или навсегда. Держать вечно ее за руку – не получится, но может это первый путь к искуплению и воссоединению с утраченным?

- Да, да. Я Роуг, - выдыхает мутант, вставая на ноги с помощью Марвел. Мимолетное чувство единения исчезает, отрисовывая мир реальностью. Анна продолжает держать женщину за руку, без желания отпускать. – Я помню не только твое имя. Я помню твои падения и взлеты, фрагменты твоей жизни и людей, являющихся частью твоей жизни. Кэрол Денверс, - имя ее впервые дается Роуг легко. Без болезненных трещин в памяти, через которые всегда выливалась разноцветная жижа и показывала очередную картину мутанту не принадлежавшую, снова с размахом задевая неуемное чувство вины. – Я так долго искала тебя.

И вдруг забывается, что хотелось сказать. Столько всего Роуг перебирала в своей голове, столько фраз было почти выученных, раскаяние внутри переполнялось буквами. Но в этот долгожданный момент все позабылось. Провидение будто движением своей необъяснимой воли стерла все из головы, поселяя покой, призрачный пока что. Такое бывает, минутное явление, когда достигаешь своей цели, а потом на голову снова сваливается момент настоящей реальности. Радость, что на короткое время слепит, снова исчезает. Зато теперь Анна смогла окончательно взять себя в руки, отпустить Кэрол и осмотреться, обращая внимание на людей вокруг. Падение с высоты птичьего полета остаться незамеченным не способно, а люди, еще не привыкшие к мутантским проявлениям, смотрят с опаской и из сотни глаз можно даже выцепить ужас и осуждение. 

- Нам нужно о многом поговорить, Кэрол. Но не здесь, - такое повышенное внимание к ее персоне, заметно утяжеляют плечи Анны. Хочется спрятаться от всего вокруг, оставляя в зыблемой части памяти этот случай с неудачной посадкой. Внутренние раны начали только заживать, а новых пока не хотелось. – Я достаточно устроила шумихи, чтобы спокойно поговорить не получилось.

Скрывшись до приезда полиции, Анна и Кэрол выбрали слабо-примечательное заведение, где по словам официантки, делали самый лучший кофе, а местная повариха готовит так, что пальчики оближешь. Роуг есть не хотела (здоровый аппетит еще не вернулся), а вот от предложения, выпить самый лучший кофе на этой богом забытой окраине города, отказаться не смогла. Уж слишком хвалила официантка Лесли этот напиток в их чертогах.

На улице завывал ветер, касаясь шатких стен маленькой кафешки. Чуть сильный порыв – здание и правда трясется. Может это лишь воображение, нагнетаемое названием "Windypit" (Ветренная яма), а может здание само по себе такое хрупкое, что случись смерчу пройтись в этих краях и ему кранты. Неизвестно. Но внутри все равно было безопасно, как показалось Роуг. Мало людей, теплые оттенки интерьера, череда столиков с мягкими диванчиками по разные стороны прямоугольного стола, вдоль окон из которых открывался вид на засушенные пустоши. Роуг и Кэрол заняли самый дальний, за которым и не разберешь вообще наличие людей, как только войдешь в заведение.

- Что-нибудь еще? – пропела брюнетка, сжимая одной рукой маленький блокнот, а второй рукой опираясь на бежевую поверхность стола.

Пахло блинчиками и где-то негромко шумела музыка.

- Нет, спасибо. Только кофе, - повторила Анна, но запах сбивал с толку. – Может позже, я закажу еще что-нибудь, ведь, - она на мгновение взглянула на Денвер, - я думаю мы тут надолго.

- Оу, понятно, - кивнула Лесли. – Скоро принесу ваш заказ.

- Спасибо.

Больше не было возможным оттягивать важный разговор. Весь путь до этого кафе они провели в молчании, лишь временами перекидываясь идеями куда отправиться, дабы снизить к себе внимание со стороны. Каждый крутил в голове причины и следствия, пока не желая озвучивать их. Но в этой истории Анна должна сделать шаг и ей очень хотелось этого:

- Спасибо, что ты не стала пытаться меня убить, - негромко произносит Роуг, чуть наклонившись над столом. – Глупо было верить, что не было бы такой вероятности, ведь я причинила тебе столько… Боли, - когда мозготерапия Чарльза дала сбой, Роуг обнаружила между собой и Кэрол связь, откуда, временами, получала страшные весточки о состоянии той, чью жизнь поломала на долгий срок. Но даже если бы не случилось этой связи, то стоило Анне подумать о Коди, как она понимала до чего довело Капитана Марвел это ее касание, вышедшее из-под контроля. Кома. Страшное слово, а видеть это еще страшнее. – Я была слишком слепа, раз считала, что у меня получится… Хотя, - Роуг отвела взгляд, замолчав. Снова ощутила себя в тот день, когда впервые прикоснулась к Кэрол, в том корабле, с подачи Мистик. – Я была глупа, понадеявшись на того, кто был мне дорог… Но больше я не совершу такой ошибки. И это все равно не оправдывает меня.

Лесли принесла заказ, водрузив все это на коричневый поднос и оставляя на столе. Услышав слова благодарности, официантка быстренько упорхнула по своим делам.

- Я не понимаю, как это работает, но встретив тебя… Будто мир внутри меня затих. Это так странно и страшно, но одновременно лучшее что случилось за последние месяцы. Страшно, потому что… Вдруг все опять вернется. Я не хотела забирать твою жизнь, Кэрол. Прости меня.

[indent] Она снова кричит. Адская боль пронзает ее тело снова и снова: на лице жжет нещадно, а некогда тонкие_изящные пальцы снова перемолоты_раздроблены в кровавое месиво. Она снова чувствует во рту лишь вкус крови [собственной], а мечтает лишь о глотке чистой воды. Удар, а следом – еще один, но уже не рукой в перчатке, а тяжелым сапогом по ребрам.
[indent] Она просыпается в холодном посту.
[indent] Снова. Звон разбитого стекла вторил ее недовольству.
[indent] И приглушенным ноткам едва уловимого страха.
[indent] Чародейка перепробовала уже многое, чтобы прогнать эти кошмары из своих снов. Да вот только все тщетно, сколько бы не испробовала эликсиров, пилюль и чертовых заклинаний: они возвращались. Иногда повторялись, иногда происходило в них что-то новое. И кошмары эти были удивительно странными, поразительно реалистичными: у нее ныли суставы пальцев после пробуждения, болели скулы_щеки, словно на них и впрямь обрушился чей-то тяжелый удар. Ее профессиональная гордость не позволяла ни к кому обратиться с подобным вопросом, меньше всего она хотела оставить кому-то удовольствие своими проблемами.
[indent] Эти сны помимо несуразных фантомных болей привносили в ее жизнь куда большие неприятностей. Они били по самому ценному_важному, что присуще любой чародейке. Ее внешнему виду. Поблекшие глаза, темные круги [и неважно, что едва уловимые постороннему взору!], неважное состояние кожи на утро после каждой из беспокойных ночей. Не помогала, как ей казалось, даже гламария. Йеннифэр злилась. И ее злость сказывалась на всем, что ее окружало.
[indent] Ведьмаку несказанно повезло раз уж он в очередной раз предрассветным утром сбежал от нее так тихо, как только можно было. Это стало его излюбленной традицией. На этот раз даже не оставил ничего после себя на подушке. Каждый последующий разрыв она воспринимала с куда более яркой иронией. Училась. Привыкала. Не планировала отказываться от этих поразительно странных отношений. Извращенная и чертовки запутанная игра все-таки время от времени приносила ей достаточно удовольствия.
[indent] Она проводила в Вызиме уже вторую неделю: и надо признать, это не вызывало у нее никакой радости. Йеннифэр выжидала. Как охотник в засаде, ожидая добычу, желая не спугнуть зверя. Все эти слухи настолько не давали ей покоя, что она притаилась в этом городе в ожидании неминуемого. Ее подозрения_догадки или подтвердятся, или развенчаются. И при любом раскладе она получит с этого хоть какую-то выгоду.
[indent] Когда чародейка в первый раз услышала о том, что не так давно объявилась юная ведьмачка, она громко и [чего уж греха таить] презренно рассмеялась в неказистое лицо тому выдумщику, что хотел этой нелепой байкой ее впечатлить. Ведьмачка? Девушка? Больших глупостей она не слыхивала в своей жизни. Но когда через пару недель до нее дошли шепотки о пепельноволосой девушке с мечами за спиной, что появляется то в одном королевстве, то в другом, принимая заказы от местного населения и якобы выполняя их… Она напряглась. И несказанно заинтересовалась. В ее голове смешалось предостаточно мыслей, чтобы выбрать единственный верный способ.
[indent] Найти ее.
[indent] И выяснить все самой.
[indent] Она не хотела позволять кому-то дурачить ее. Даже если это и не касалось ее напрямую.
[indent] Идея-фикс, подогревающая кровь в чародейских жилах. Она была уверена, что это все не больше, чем россказни заезжих, в тысячу раз приукрашенные местными пьяницами. Ведьмаки были редким, можно даже сказать, штучным товаром. И уж тем более среди них не было женщин. Это немыслимо: пройти все обучение, мутации, испытание травами – не каждый мужчина был на то способен. А уж девушка? Да и не было на этом свете настолько сильных чародеев, чтобы возобновить_восстановить все формулы, рецепты и заклинания для создания новых ведьмаков. Больше не было. И вряд ли снова когда-то появятся. А ведьмакам вряд ли хватило бы мозгов, чтобы суметь самостоятельно справиться с проблемой их неминуемого вымирания. Мечом размахивать – да, несомненно мастера; разбираться в магии и науке – совершенные профаны.
[indent] Но ее жгло это любопытство, граничащее с сумасшедшей надеждой. Она хотела столкнуться лицом к лицу с той девицей, что гордо звала себя ведьмачкой, удивляя местных жителей и устраивая такой балаган для прохожих зевак. А вдруг если…? Йеннифэр прекрасно осознавала, что если во всем есть хоть какая-то доля правды, то тогда она не сочтет зазорным, чтобы выжать из этой девчонки все, что сможет помочь чародейке в решении ее давней проблемы. И воплощении ее сокровенной мечты. На алтарь исполнения которой она в свое время и так положила многое. Слишком многое. А потому кропотливо следовала по тем крошкам, что оставались после этой загадочной персоны в том или ином месте, пока дорога не привела в Темерию.
[indent] Она могла бы обратиться к Геральту, чтобы он либо подтвердил все происходящее, либо развеял все ее воздушны замки, как он обычно умеет. Но женская гордость, все еще задетая его бегством, не позволяла ей даже использовать свои магические способности, чтобы просканировать его местонахождение и состояние. Должно же быть хоть какое-то самоуважение, в конце-то концов. Однажды для этого потребовалось несколько лет.
[indent] Чародейка своими способами собирала информацию, что потоком стекалась в красивый дом с ярким фасадом, который она снимала, будучи в Вызиме. А сообщения о том, что отдельные чародеи тоже прослышали о происходящем и даже заинтересовались, заставляли Йеннифэр действовать решительнее_быстрее. Не хватало лишь только того, что на ее «зверя» начнут охотиться другие. Не пойдет так дело. Делиться с кем-либо чем-либо чародейка был не приучена. И менять это не планировала. А потому кроме слов местных о наличии_отсутствии работы для ведьмака, она начала распространять информацию/объявления о таковой да вознаграждении щедром, дабы привлечь внимания Зираэль. Кажется, именно так она представлялась. Странное имя, используемое ей. Странное, потому что вгрызлось в сознание да не отпускало, словно желания о чем-то рассказать.
[indent] Зираэль.
[indent] Ласточка.
[indent] Очередной сон. Без боли сумасшедшей_фантомной, сводящей все суставы, грызущей все кости, но после пробуждения ее переполнило странной тоской. Тоской такой, что сердце свинцом наполняет.
[indent] Чародейка выглядит слишком довольной, когда ей наконец-то удается получить желаемое. Предместье Вызимы. Деревушка близ самого города, именно там видели_слышали ведьмачку, живую и настоящую: не далее, чем полтора часа назад. Йеннифэр спешит туда, теряясь в холодном магическом портале, что в секунды доставит ее в нужное место. Терять возможность в очередной раз она не хотела: преследовать девчонку становилось утомительно.

[indent] Она снова кричит. Адская боль пронзает ее тело снова и снова: на лице жжет нещадно, а некогда тонкие_изящные пальцы снова перемолоты_раздроблены в кровавое месиво. Она снова чувствует во рту лишь вкус крови [собственной], а мечтает лишь о глотке чистой воды. Удар, а следом – еще один, но уже не рукой в перчатке, а тяжелым сапогом по ребрам.
[indent] Она просыпается в холодном посту.
[indent] Снова. Звон разбитого стекла вторил ее недовольству.
[indent] И приглушенным ноткам едва уловимого страха.
[indent] Чародейка перепробовала уже многое, чтобы прогнать эти кошмары из своих снов. Да вот только все тщетно, сколько бы не испробовала эликсиров, пилюль и чертовых заклинаний: они возвращались. Иногда повторялись, иногда происходило в них что-то новое. И кошмары эти были удивительно странными, поразительно реалистичными: у нее ныли суставы пальцев после пробуждения, болели скулы_щеки, словно на них и впрямь обрушился чей-то тяжелый удар. Ее профессиональная гордость не позволяла ни к кому обратиться с подобным вопросом, меньше всего она хотела оставить кому-то удовольствие своими проблемами.
[indent] Эти сны помимо несуразных фантомных болей привносили в ее жизнь куда большие неприятностей. Они били по самому ценному_важному, что присуще любой чародейке. Ее внешнему виду. Поблекшие глаза, темные круги [и неважно, что едва уловимые постороннему взору!], неважное состояние кожи на утро после каждой из беспокойных ночей. Не помогала, как ей казалось, даже гламария. Йеннифэр злилась. И ее злость сказывалась на всем, что ее окружало.
[indent] Ведьмаку несказанно повезло раз уж он в очередной раз предрассветным утром сбежал от нее так тихо, как только можно было. Это стало его излюбленной традицией. На этот раз даже не оставил ничего после себя на подушке. Каждый последующий разрыв она воспринимала с куда более яркой иронией. Училась. Привыкала. Не планировала отказываться от этих поразительно странных отношений. Извращенная и чертовки запутанная игра все-таки время от времени приносила ей достаточно удовольствия.
[indent] Она проводила в Вызиме уже вторую неделю: и надо признать, это не вызывало у нее никакой радости. Йеннифэр выжидала. Как охотник в засаде, ожидая добычу, желая не спугнуть зверя. Все эти слухи настолько не давали ей покоя, что она притаилась в этом городе в ожидании неминуемого. Ее подозрения_догадки или подтвердятся, или развенчаются. И при любом раскладе она получит с этого хоть какую-то выгоду.
[indent] Когда чародейка в первый раз услышала о том, что не так давно объявилась юная ведьмачка, она громко и [чего уж греха таить] презренно рассмеялась в неказистое лицо тому выдумщику, что хотел этой нелепой байкой ее впечатлить. Ведьмачка? Девушка? Больших глупостей она не слыхивала в своей жизни. Но когда через пару недель до нее дошли шепотки о пепельноволосой девушке с мечами за спиной, что появляется то в одном королевстве, то в другом, принимая заказы от местного населения и якобы выполняя их… Она напряглась. И несказанно заинтересовалась. В ее голове смешалось предостаточно мыслей, чтобы выбрать единственный верный способ.
[indent] Найти ее.
[indent] И выяснить все самой.
[indent] Она не хотела позволять кому-то дурачить ее. Даже если это и не касалось ее напрямую.
[indent] Идея-фикс, подогревающая кровь в чародейских жилах. Она была уверена, что это все не больше, чем россказни заезжих, в тысячу раз приукрашенные местными пьяницами. Ведьмаки были редким, можно даже сказать, штучным товаром. И уж тем более среди них не было женщин. Это немыслимо: пройти все обучение, мутации, испытание травами – не каждый мужчина был на то способен. А уж девушка? Да и не было на этом свете настолько сильных чародеев, чтобы возобновить_восстановить все формулы, рецепты и заклинания для создания новых ведьмаков. Больше не было. И вряд ли снова когда-то появятся. А ведьмакам вряд ли хватило бы мозгов, чтобы суметь самостоятельно справиться с проблемой их неминуемого вымирания. Мечом размахивать – да, несомненно мастера; разбираться в магии и науке – совершенные профаны.
[indent] Но ее жгло это любопытство, граничащее с сумасшедшей надеждой. Она хотела столкнуться лицом к лицу с той девицей, что гордо звала себя ведьмачкой, удивляя местных жителей и устраивая такой балаган для прохожих зевак. А вдруг если…? Йеннифэр прекрасно осознавала, что если во всем есть хоть какая-то доля правды, то тогда она не сочтет зазорным, чтобы выжать из этой девчонки все, что сможет помочь чародейке в решении ее давней проблемы. И воплощении ее сокровенной мечты. На алтарь исполнения которой она в свое время и так положила многое. Слишком многое. А потому кропотливо следовала по тем крошкам, что оставались после этой загадочной персоны в том или ином месте, пока дорога не привела в Темерию.
[indent] Она могла бы обратиться к Геральту, чтобы он либо подтвердил все происходящее, либо развеял все ее воздушны замки, как он обычно умеет. Но женская гордость, все еще задетая его бегством, не позволяла ей даже использовать свои магические способности, чтобы просканировать его местонахождение и состояние. Должно же быть хоть какое-то самоуважение, в конце-то концов. Однажды для этого потребовалось несколько лет.
[indent] Чародейка своими способами собирала информацию, что потоком стекалась в красивый дом с ярким фасадом, который она снимала, будучи в Вызиме. А сообщения о том, что отдельные чародеи тоже прослышали о происходящем и даже заинтересовались, заставляли Йеннифэр действовать решительнее_быстрее. Не хватало лишь только того, что на ее «зверя» начнут охотиться другие. Не пойдет так дело. Делиться с кем-либо чем-либо чародейка был не приучена. И менять это не планировала. А потому кроме слов местных о наличии_отсутствии работы для ведьмака, она начала распространять информацию/объявления о таковой да вознаграждении щедром, дабы привлечь внимания Зираэль. Кажется, именно так она представлялась. Странное имя, используемое ей. Странное, потому что вгрызлось в сознание да не отпускало, словно желания о чем-то рассказать.
[indent] Зираэль.
[indent] Ласточка.
[indent] Очередной сон. Без боли сумасшедшей_фантомной, сводящей все суставы, грызущей все кости, но после пробуждения ее переполнило странной тоской. Тоской такой, что сердце свинцом наполняет.
[indent] Чародейка выглядит слишком довольной, когда ей наконец-то удается получить желаемое. Предместье Вызимы. Деревушка близ самого города, именно там видели_слышали ведьмачку, живую и настоящую: не далее, чем полтора часа назад. Йеннифэр спешит туда, теряясь в холодном магическом портале, что в секунды доставит ее в нужное место. Терять возможность в очередной раз она не хотела: преследовать девчонку становилось утомительно.

- Смотри, Томми. Это похоже на схему лабиринта, - Ньют провел по своей руке вдоль черных отметок. – И здесь этот гребанный лабиринт. Горькая усмешка тронула губы парня, на мгновение, делая его похожим на живого человека. Но она быстро угасла, а глаза снова стали затуманенными.
С крыши Дома он видел как заходило солнце. Ему было сложно понять, как нечто настолько красивое [то, что должно было дарить жизнь] могло убивать жизнь. Наверно, ему уже и не суждено этого понять, слишком уж мало времени у него осталось. Даже надежда уже давно покинула его, уступая место чувству обреченности [надежда – роскошь живых, к коим он уже давно не принадлежал].
- Знаешь, Томми, все не так уж и паскудно. Я вижу Глейд иногда. Он весь в зелени. Не то, что эта ужасная пустошь, которая повсюду здесь. А ведь многие даже не видели леса, так кто из нас несчастный, - отрешенно говорит Ньют куда-то в пространство перед собой. Впереди, куда он смотрит, Томас видит лишь выгоревшую пустыню, без намека на жизнь.
Они сидят на крыше Дома шизов, смотрят в одну и ту же точку, но видят совершенно разное. Ньют знает, зачем пришел его друг [надеется все еще, что тот его не подведет в важный момент, они ведь никогда не подводили друг друга // надеется, что все пройдет быстро и безболезненно для него, ведь он ужасно боится умирать. Он все еще помнит, как Минхо спас его в прошлый раз, когда он сам решил покончить с собой. Тогда ему тоже было страшно [ему казалось, что его окатили ледяной водой, когда он стоял на краю лабиринта, набираясь сил, чтобы сигануть вниз и разбиться к херам // остаться небольшой кучей из костей и мяса на каменной поверхности где-то далеко внизу]. Тогда чувство безысходности было не таким сильным, как сейчас, но сейчас и сам Ньют был не так силен, как тогда.
В заведении, где сейчас находился парень, на самом деле было предостаточно средств и возможностей для того, чтобы свести счеты с жизнью, но он не мог. Не хотел себе признаваться, что возможность увидеть Томаса в самый последний раз хоть немного, но придавала ему каких-то сил что ли. У него уже не было надежды, но все еще был Томми. И вот, сейчас он стоит здесь и какая еще цель у него может быть здесь, кроме выполнения одной маленькой, но очень трудной просьбы. Ньют с легкостью мог представить себе, насколько он затруднил жизнь друга, заставив его поклясться убить лучшего друга, но кому он еще мог это доверить?
- Как думаешь, там что-то есть? Ну, там, куда я уйду, - он не требовал ответа на свой вопрос. Ему просто очень нужно было задать его//произнести вслух, чтобы признать еще раз то, что уже даже не требовало этого. Жизнь Ньюта находилась на стадии заката [кроваво-красного, как и тот, что он наблюдал с того момента, как покинул Глейд].
Его начинало раздражать ожидание действий от Томаса. Он развернулся и снизу вверх посмотрел на стоящего рядом с ним парня. На секунду ему показалось, что у того блестят две дорожки на щеках. До этого он не видел, чтобы его Томми плакал, и сей час это его вывело из себя. Это ему сей час полагается плакать//это он сей час стоит на краю жизни, даже не пытаясь особо цепляться за нее. Зачем расстягивать время, если конец предрешен.
- Ты жив! Ты будешь жить дальше! У тебя еще есть время. Не стоит плакать напрасно, - раздражение было не только в голосе Ньюта. Оно проникало глубже в его сознание, пробуждая злость и ярость. Он злился на себя [такого слабого сейчас], на Томаса, который только продлевал его агонию, на весь гребанный мир, который был не очень уж и приветлив с ним. Какого хера именно он должен умирать в этом хосписе для отбросов?
- Ну же, сделай то, зачем пришел, - он поднялся и стал прямо напротив парня, который дал обещание. – Не тяни, ну же, - Ньют больше не мог сдерживаться и толкнул Томаса, но тот лишь немного сдвинулся с места. - Я не могу больше!  Но друг не шевелился. Он просто смотрел ему прямо в глаза, и на секунду Ньюту показалось, что тот видит его насквозь. Видит, что за злостью скрывается страх и ужас от того, что разум уже не справляется со своей работой должным образом, а тело все хуже повинуется хозяину.
- Где твой пистолет, Томми? – парень обнажает зубы и его лицо перестает напоминать человеческое [он ведь и не человек давно, очередной шиз, который вот-вот слетит с катушек].
В руке у Томаса пистолет и одним нажатием на курок он может избавить друга от страданий. Но он медлит. Почему он медлит? – пульсирует в голове у Ньюта. Это же так очевидно. Просто подними его Томми и выстрели. Прямо в голову. И, будто прочитав его мысли, парень сглатывает ком в горле и поднимает оружие. Его рука трясется, когда холодное дуло утыкается прямо по центру лба. Сейчас это произойдет, - проноситься у Ньюта и он облегченно вздыхает и закрывает глаза, готовый принять свою судьбу//исполнение собственной просьбы.
Проходит несколько секунд, но ничего не происходит. Ньют открывает глаза и видит только глаза Томми, которые тут же исчезают//растворяются как дымка.
- Неееееет! – парень кричит, выпуская из легких весь воздух. Это не первый раз, когда его галлюцинации настолько реальны, и он прекрасно знает, что дальше будет только хуже. К этому невозможно привыкнуть // невозможно разработать хоть какой-то алгоритм определения реальности. 
- Пожалуйста, Томми, - он падает на колени, а затем и вовсе сворачивается комочком на крыше, где он один и никто не может увидеть его слез. – Пожалуйста, убей меня, Томми…

...Звуки просачивались сквозь вакуум, дразнили и царапали, пытаясь достучаться до сознания. До мутной пелены, покрывшей её сущность, разгрести эту ряску, которая начинала, откровенно говоря, дурно попахивать, невидимыми слабыми пальцами.
Шорохи.
Шаги.
Голоса друзей и родных. И мнимых врагов с тонкими нетерпеливыми раздраженными нотками. Жужжание пчелы, ее укусы...
Старания были тщетны.
Маринетт только хмурилась, рассеянно озираясь кругом, не узнавала [и не хотела узнавать] себя в зеркале. Закидывалась тайно снотворным, хотя это было лишним - от усталости и так бы спала на ходу... несколько месяцев назад она думала, что хуже и быть не может. Несколько месяцев назад она думала, когда из нее изгнали акуму, что теперь все будет х о р о ш о.
Черта с два.
Стоило ей прийти в себя, если это можно так назвать, поверить в свои силы... как она, наверное, оказалась попросту слишком самонадеянна. И расплата за наглость и наивность не заставила себя ждать.
Бражник отобрал серьги. Заполучил вожделенный Камень Чудес, Камень Созидания.
Это до сих пор казалось бредовым кошмарным сном, ей совершенно не хотелось верить в такое. Она обыскала свою комнату, пекарню, кабинеты в школе, хотя понимала, что это б е с п о  л е з н о.
[Она б е с п о л е з н а]
Руки, дрожащие пальцы беспомощно тянуться к мочкам ушей.
Волшебных сережек там больше нет.
От осознания этого к горлу подкатывает горький колючий ком. К глазам, широко раскрывающимся, подкатывают реки слез, и Маринетт злится и мысленно рычит на себя и бьет себя по лицу.
Чувство вины убивает и гирями висит на ногах, тянет ко дну, не дает возможности подняться ни на одно колено...
Маринетт ослабевшими пальцами трет горящее лицо и хмурится, морща нос и стискивая зубы, сопя мучительно_измученно. Алья смотрит с недоумением и неподдельным беспокойством, осторожно обнимает за плечи, что-то спрашивает, что-то предлагает... погулять, развеяться, поделиться тревогами. Дюпен-Чен лишь отмахивается, не вслушиваясь, качает головой, натянуто улыбается и неубедительно клянется в том, что все нормально.
[Ни черта нормального].
Голоса всех знакомых доносятся невнятно сквозь стеклянную броню, царапая ее со скрежетом, лица окружающих едва ли можно разглядеть сквозь нее же.
Маринетт трясет головой и старается сделать вид, что просто очень занята записыванием лекций. [Алья, не спрашивай, хватит, я не могу рассказать, о таком нельзя рассказать... ты же наверняка меня возненавидишь].
***
Запах выпечки кажется пустышкой, а раньше - вдохновлял ж и т ь. Маринетт растерянно застывает, забыв обо всем, забыв, что вообще-то надо бы переодеться полностью. Пустым взглядом смотрит за край занавески куда-то на крыши зданий.
Неделю назад она летела, беззащитная и беспомощная, напуганная и готовая потерять сознание, когда с нее сняли заветные красные серьги в черный горошек... и толкнули в грудь, едко улыбаясь, глядя в глаза. Летела спиной вниз и прикрывая глаза, с одного из высоких домов и даже не очень надеялась, что ее поймают, не дадут разбиться.
Она всяких мелких подлостей закономерно ждала от Лилы Росси. Но не этого. Не такой степени ненависти, которая позволит итальянке лисьей лапой Вольпины не просто украсть серьги Ледибаг, но и столкнуть с высоты птичьего полёта. Попытаться убить.
Нет, не просто попытаться. Убить. Убить веру в то, что Росси не настолько еще пропитала сердце завистью и злобой. Убить веру в самую себя.
Ох, это действительно ужасает порой: понять, разглядеть в глазах, прочувствовать всю силу чужой жгучей ненависти. Неужели это правда то, чего она заслуживает? Просто потому, что пыталась заставить ее прекратить жить во лжи, омкорблять ею окружающих и, главное, дорогих для Маринетт друзей?..
И как теперь ходить в коллеж? В любой момент ждать нового удара? Да, именно этого Маринетт порой ждёт. Чувствует взгляд Росси, которая сидит сзади. Там, с Натаниэлем, который как всегда задремал от скуки на уроках мадам Менделеевой. Ждет удара и физического и морального: Лила Росси все больше оплетает паутину лжи, игря в жертву и выставляя Маринетт злом, волком в овечьей шкуре. Как скоро Маринетт останется одна? Как скоро все поверят Лиле и больше никогда не поверят ей?.. Кто знает...
Она помнит лишь чересчур яркие зеленые глаза. И ей хочется плакать: они смотрели тогда с беспокойством, но не с той безумной любовью, с какой эти глаза обычно смотрели на ее геройское амплуа, наверно, слишком шокированные тем, кто носил маску его обожаемой Леди. Маринетт не имеет права слышать это обращение больше... не то, чтоб ей нужна была любовь от Нуара [потому что она просто не знала]... но ей казалось, что она подвела того, кто нуждался в Ледибаг даже больше, чем все акуматизированные и их жертвы все вместе взятые за этот год.
Она подвела всех, и город теперь в смертельной, но пока неизвестной опасности.
Зеленые глаза снились ночами. Как ей в них смотреть? Он знает, кто она. Глупая, неуклюжая девчонка, которая подвела его. Всех.
Жалкая нелепая мышь. Предательница...

\потом заменить на фандомное

например

— Папа, папа, можно я буду супергероем? — Конечно, только ешь много каши, не водись с незнакомыми мужчинами и не отвечай согласием на сомнительные предложения.

Основная проблема 21-ого века заключалась в том, что про супергероев была куча комиксов, немало мультфильмов и неплохая подборка в кинематографе, но ни один из них не отвечал на вопрос и не давал инструкцию к тому, как стать супергероем. 
Ладно, вероятно, в эту «основную» проблему еще пытался затесаться и тот факт, что исключая конвенты, фестивали и фандомные ивенты, супергероев просто не существовало. Это делало грустно, печально, и Бэтмобиль был исключительно собранным конструктором, стоящим на полке после четырнадцатого дня рождения, но никак не рабочим девайсом. И даже не то, чтобы списанным в полном соотношении с оригинала, по причине отсутствия доказанных фактов его существования. Ладно, это даже можно уточнить как полностью доказанные факты всего обратного.

Стайлз не то, чтобы грустил, скорее свято верил, и до сих пор утверждал, что супергерои существуют, и определенно прилетят их спасать, утверждал, активно жестикулировал и искренне возмущался, когда ему пытались возразить, но вообще, да, не то, чтобы сильно верил. Это как Санта Клаус и его существование – ты понимаешь, что под елку или в носок тебе кладет подарки отец, но все равно стоически защищаешь его существование, как только взрослеешь достаточно, чтобы перестать цепляться за то, что тебе семь лет и ты обалдеть какой взрослый. А в детстве поддерживаешь сказку для того, чтобы отец верил, что дарит тебе то самое чудо. В детстве в их с отцом жизнь порой пыталась затесаться отчетливая недостаточность чудес. Недостаточность чудес в крови — звучит как диагноз.

Но да, супергерои. Если приглядеться к фактам, то да, вампиры, друиды, оборотни и чистый zero в количестве знакомых или хотя бы просто существующих супергероев. Да даже суперзлодеев. Тяга Стайлза к Сверхъестественному немного утихомиривается на положительной ноте, где Скотт становится оборотнем, Бейкон Хиллс оказывается эпицентром всего непонятного, но это не отменяет еще одного трагичного факта, того самого, что несмотря на всю подборку всякой сверхъестественной фигни, лето складывалось бесконечно скучным. Будто тоже решило устроить себе каникулы, и, с одной стороны, это отличный и чудесный факт, во славу всеобщей безопасности и все такое, а с другой. С другой, Скотт смотался с Эллисон в короткое путешествие, а Стайлз откровенно скучал. Скучал и беспардонно провисал в фандомных чатах, потому что играть в приставку одному — тоже менее интересно, чем на пару с кем-то. Разумеется, он рад за Скотта, разумеется, он рад за них с Эллисон, и даже когда-нибудь смирится на все сто — в смысле он почти уже и так — что лучший друг теперь не доступен 24 на семь, а счастливый обладатель личной жизни. А Стайлз счастливый друг счастливого обладателя. В общем, не спивается с горя Стайлз чисто потому, что у него есть интернет.

В интернете как всегда происходит какая-то ересь, и Стайлз уже полчаса как выключает компьютер [просто закрыть крышку, Стайлз] и дует спать, но цепляется взглядом за объявление и цепляется еще раз. Стайлз решает протянуть руку помощи, и тянется к мышке, чтобы щелкнуть на иконку приват сообщений — едва успевает, потому что сейчас обсуждают премьеру нового фильма, и сообщение  очень быстро скатывается под скролл, который не каждый полезет читать.

Хей-хей, ты бы хотя бы штат поставил, тебе же сейчас придет тысяча предложений И ВСЕ на другом конце Америки, серьезно, это называется закон подлости.

А еще это может быть и не Америка вовсе, огромный мир, открывающийся тебе с просторов всемирной паутины. Черт, а это уже звучит как пропаганда интернет-зависимости… хотя, что поделать, если интернет, он такой и есть. Вступительное «чувак», Стайлз все-таки трет, чтобы казаться более сознательным, и пропагандирует оптимизм. А вообще, он уже показывает себя как элитного помощника, который подсказывает важные вещи. Кстати про подсказки.

И да, это чат по комиксам, серьезно, спасение мира — клевый так, но его же зафлудят за секунду.

Справедливости ради — успешно уже. Но anyways.

А в чем заключается заключается спасение мира? Возрастные ограничения?

Пальцы Стайлза сначала лезут набирать сообщение, под аккомпанемент врожденного любопытства, а уже потом включается мозг и задает закономерные вопросы. В любом случае, он еще ни на что не подписывается, просто спрашивает, просто интересно, его же не собираются вычислять по айпи и принуждать к неизвестной работе, в самом деле. А Стайлз вовсе не покупается на хэштеги еда и спасение мира. В конце концов, будь там _фастфуд _молочные_коктейли _ спасение мира — работало бы круче.

[indent] Когда всё в этом мире настроено против тебя, всё по определению идет в полной противоположности от того, на что ты рассчитываешь. И Цзинь Лин знал это слишком хорошо, каждый день на протяжении всей своей жизни ощущая ту несправедливость, которая стала его постоянной подругой, что крепко вцепилась в золотистый рукав и не спешила отпускать. Холодная хватка самой Судьбы была отвратительной. А Жулань не любил холод, от слова совсем, и потому вечное недовольство, что отпечаталось на лице юноши - привычный образ, который видит всякий, кто не заглядывает глубже. Да и какая разница, что там внутри, когда снаружи всё и так ясно, да?
[indent] «Да вы издеваетесь!» - ругается он, когда мысли заполнены полнейшим возмущением, и собственный голос звучит предательски громко, оглушая сознание и не позволяя слышать то, что говорят вокруг старшие. Цзинь Лин, способный справиться в одиночку с любой проблемой, заданием, тем более с обходом территории, по его нескромному мнению, естественно, вынужден идти в компании никого иного, как Лань Цзинъи. Те еще образцы совершенства, за которыми следовали многие кланы - как признак того идеального, что отсутствовало у всех остальных кланов. С чем бы лично он поспорил, потому что... ну разве не понятно, что истинное совершенство, словно отлитое в золоте, заключается в ордене Ланьлин Цзинь? Ладно, сейчас разговор не об этом. И из всех Ланей ему достался тот, кто не спешил молчать, следуя их же правилам, говорил, смотрел, пытался совладать с его непостоянными всплесками раздражения и, кажется, юноша сам заражался его отвратительным состоянием. Лин не любил разговаривать. Лин не любил компанию. Но больше всего он не любил собственное раздражение, от которого пальцы начинали безвольно трястись, когда он терял контроль над ситуацией.
[indent] Цзинь Лин натягивает пояс, за который закреплен лук на его груди, чувствуя, как деревянная рукоять упирается прямо в спину. Раздражен, до отвратительного скрежета зубов, и это прекрасно выдают его пальцы, что нервно крутят в руках шнурок, не найдя себе лучшего занятия. Грубая кожа на кончиках пальцев от частой стрельбы с луком перестала быть чувствительной, поэтому это не вызывало дискомфорта. Но внутреннее возмущение возрастало.
[indent] За небольшой деревушкой, находящейся южнее Гу Су, начали пропадать местные жители. Уходя в лесную чащу, по единственной дороге, что была и входом, и выходом из небольшого поселения, люди перестали возвращаться. Всё списывалось на злых духов, что затягивали путников вглубь леса. Но стоило заклинателям оказаться на месте, как не было найдено совершенно... ничего. Не было ни духовной энергии, ни тел, ни того, кто мог быть причастен ко всему этому. Пусто. Словно тот, кто исполнял свой приговор, был умнее привычных тварей, что забирают людские жизни. И сейчас были сформированы группы, чтобы найти зацепки. И он недовольно выдыхает, когда понимает, что поиски ни к чему не приводят, юноша смотрит по сторонам, изучает территорию, пытается сосредоточиться, но то и дело отвлекается на белое ханьфу, так выделяющее безупречные черты ордена Лань.
[indent] Сколько раз ему повторить, что ему гораздо комфортнее быть одному, чтобы Цзинъи поступил благоразумно и оставил его наедине с самим собой? Дело в том, что работа в команде - как неизведанная граница, через которую он категорически отказывался ступать. Просто потому, что его воспитали так... он сам должен добиться успеха, не полагаясь ни на кого, ведь мир жесток и, как твердил ему дядя, он может доверять только себе. У него есть только он сам, порой и близкие люди могут предать, а иногда их просто не окажется рядом, потому ему не стоит надеется, что кто-либо поможет. Есть только так знакомое ему - «я», всё остальное не имеет значения. Его слова, которые он повторял из раза в раз, навсегда отпечатались в голове и даже сейчас строгий голос мельком воспроизводится в голове и оглушающее - «Цзинь Лин!»- заставляет остановиться, выпрямив спину, натянув, словно тетиву лука. Ему не показалось...?
[indent] Ни дядя. Ни его собственные мысли. Ни тем более что-то постороннее. Но отчего собственная интуиция, которая никогда не подводила, переняла на себя манеру речи его дяди, его голос, тон. Готов поспорить на всё, что у него есть, что позади него только что был Цзян Чэн, и юноша буквально кожей ощутил импульс от ударов молний его Цзыдяня. Даже на расстоянии, да что там - в воспоминании - он вызывает необходимые эмоции, от которых по коже разбежались мурашки, не давая забыть, что ему нельзя ударить в грязь лицом, и тут же приказывает сам себе - «Соберись же!».
[indent] «Цзинь Лин!» - повторилось, снова и это заставило остановиться. И в этот раз со стороны небольшой поляны, что выделялась из лесных деревьев, кажется, в ночной темноте что-то сверкнуло. Или ему показалось?
[indent] - Какого...?! - но не успел он договорить, привлечь внимание или крикнуть Ланю, чтобы тот обернулся, потому что это "что-то, что сверкнуло в темноте", было от него по правую сторону. Рука Лина машинально ложиться на деревянную основу лука, и он мгновенно вытягивает его из-за спины, касаясь пальцами стрелы позади себя, но резкий выброс чего-то наподобие тумана, полностью застелил глаза. Не видит, совершенно ничего, у этого тумана слишком плотная структура. И вовремя соображает закрыть нос и рот рукавом ханьфу, ругая себя за то, что не успел вдохнуть полной грудью до того, как воздух вокруг словно был выкачан и заменен всем этим. А свободная рука, в которой еще был лук, крепче сжалась на деревянной рукояти, потому что стрелять одной рукой... он что похож на шута, что даже будет пытаться справиться с этой задачей? Нет. А потому оружие в ту же секунду возвращается на место, когда он касается меча, что аккуратно сложен в ножнах на его поясе и пытается выцепить взглядом Цзинъи, но... безуспешно.
[indent] Лин отпрыгивает в сторону, оказываясь вне этой дымки, пытаясь найти напарника, ну или хотя бы того кто стал причиной это тумана. Делает глубокий вдох, прокашлявшись от спертого воздуха в легких, чтобы вернуть себе привычный голос, и крикнуть, привлекая внимание.
[indent] - Цзинъи, ты где там прохлаждаешься?! - Лань был ближе к месту, откуда произошел выброс, не удивительно, если успел сделать вдох неизвестного вещества. Особо рассчитывать на то, что это что-то безобидное, не стоит, от этого не было бы этого хрипа в голосе, кашля, от которого разъедало горло. Но стоит только заметить белоснежное ханьфу в самом центре тумана, как он снова делает вдох, глубокий, во все легкие, чтобы вновь вступить в неизвестность, и задерживает дыхание. Его рука касается Цзинъи за локоть, в попытке вытянуть того, но даже резкое и грубое прикосновение к его руке не срабатывает, и Лин мысленно ругается, потому что у них нет времени на все эти капризы с прикосновениями, которые для ордена Лань кажутся вопиющим нарушением личного пространства. Ни время, ни место, тем более ни единого повода, чтобы строить из себя неженок, - «Ну же! Чего застыл?» - ...или дело в чем-то другом?

затерялся след, выдохлась погоня, падает рассвет в раскрытые ладони
свет покоряет тьму, сердце спасает голову - это конец всему или начало нового
x x x x x x x x x x x x x x x x x
      закрываю глаза: и снова вижу его. в той снежной буре, в той схватке совершенно ненужной схватке между живым и мертвым. снова и снова вижу, как он падает [ощущаю, как земля под ногами содрогается], жизнью оставленный, на проклятый лед этого древнего озера. и все внутри обрывается с последним ударом сердца. снова вспоминаю, как хрустит замершая вода и забирает его величественное тело навсегда, в секунды скрывая его от меня. сделаю вдох: а на языке и губах будто чувствуется привкус горячей драконьей крови, ливнем хлынувшей из его раны и окропившей все, что только можно было. я от крови дракона: твердила столько раз, гордилась тем, что проходила сквозь пламя яростное невредимое, что возродила драконов, что дала им жизнь // и впервые почувствовала эту самую драгоценную кровь практически на вкус. одеяния остались светлыми, да вот только сознание тонуло в той алой жидкости, что расплескалась там. закрою лицо руками: и слышу тот последний его вдох, чувствую жар его последнего огненного выдоха. огонь не может убить дракона, а вот лед, как оказалось, может. дыхание становится все тяжелее, то и дело заходясь истерикой где-то под ребрами; руки впервые дрожат и вовсе не от холода, а от собственного бессилия. вся моя сила была в трех драконах, и одного я не смогла уберечь. не смогла уберечь своего ребенка [одного из своих детей, которые могут быть у меня в этой жизни], не смогла. закричать бы в этот невыносимый холод со всей силы, дать волю слезам горьким, оплакать часть своей души, которую убил король ночи. да вот только я дейенерис бурерожденная из дома таргариенов, именуемая первой, неопалимая, королева миэрина, королева андалов, ройнар и первых людей, кхалиси дотракийского моря, разбивающая оковы и матерь драконов: кто сказал, что у меня есть право демонстрировать всем свою боль? что дозволено простым смертным, совершенно непозволительно королеве. драконьей королеве.
   
      слышу, как дрогон и рейгаль парят над стеной, над замком: слышу их крики в небесах, исполненные великой тоской и потерей. сердце разрывается от этих звуков: мне вырвали кусок и оставили кровоточащую рану в груди. люди и драконы, быть может, разные слишком: и говорят, что драконы во много раз умнее любого человека. только перед лицом скорби и смерти мы равны: мы переживаем это одинаково. я снова поднимусь на стену, сопровождаемая мормонтом, который не задает мне лишних вопросов, не интересуется о том, что я чувствую; он слишком хорошо меня знает – и я ему благодарна за такое его поведение рядом со мной. лишь только изредка просит вернуться в замок, поближе к теплу камина; свою заботу и жажду защитить меня от всего он никогда не растеряет даже перед лицом смерти. а мне же хочется остаться подольше здесь, чтобы устремить свой взгляд в ту пустоту, что сожрала визериона: глазами смотрю туда, где небо сходится с землей, будто бы продлевая призрачную возможность, глупую надежду на то, что так сохраню еще его немного дольше в своем сердце. живым. ледяной ветер пронизывает до костей, пытаясь затушить жар в венах. услышу рог у подножия стены, услышу крики дозорных и брошусь к краю площадки, цепляясь за сира джораха и смотрю вниз: всадник на коне, так рьяно стремящийся пройти сквозь огромную толщу льда и камня. внутри содрогается все от единственной верной догадки: джон сноу. единственный, кто мог прийти с той стороны, единственный живой. не успеваю порадоваться его возвращению: доли секунды хватает, чтобы все изменилось. внутри собственная боль отбивает лишь один такт, одни слова, один вывод: это всего его вина. это он виноват, - шепчет рассудок, пока спускаюсь вниз. ради него сорвалась с драконами с драконьего камня, - твердит каждая мысль. он промедлил, он заставил задержаться там, из-за него погиб визерион, - вопила скорбь, пронзающая изнутри куда сильнее любого клинка из валирийской стали. перебираю ногами все быстрее и быстрее, практически спускаясь на бег. дышу через раз и боюсь растерять то, чем ведома в это мгновение: лучше бы он остался под тем льдом.
   
      бежим из этого проклятого места: корабль, мирно покачивающийся на волнах у самого края стены, ждал своих пассажиров, ждал ветра, что нагонялся бы крыльями драконьими и подгонял в более безопасные места. если такие еще остались в этом мире, что представился мне сегодня с совершенно иной стороны. оказываюсь в каюте, куда помещают едва живого короля севера: он больше похож на огромный кусок льда, лишь изредка дышащий. слышу хруст замерзшей/примерзшей к телу одежды и доспехов, что спешат с него снять, чтобы не позволить замерзнуть насмерть. вижу огромные шрамы в области сердца: и в голове сразу слова сира давоса о том, что он получил клинок в сердце за своих людей. и мои прежние попытки разгадать смысл этого преувеличения_ красивого оборота речи; и их нелепые отговорки о буйстве фантазии. это странное ощущение непонимания и… жалости? сглатываю этот кусок эмоций, проталкиваю его как можно дальше, чтобы не дать себе неприемлемую слабину. прошу уйти всех, давая жестом понять, что сама останусь здесь: останусь и буду ходить из угла в угол, обуреваемая явно противоположными желаниями. убить его и позаботиться, не дать умереть от холода. слышу дыхание его, судорожное_ рваное, что прерывает абсолютную тишину этого места. пугающую тишину. сяду на край постели, закрою глаза, позволяя своему кошмару снова захватить меня с головой: и чувствую горячие слезы по холодным щекам. пока никто не видит, пока никого нет.
   
      едва ощутимое шевеление рядом: убивающий холод обошел тебя стороной, позволяя вернуться к нам. и сердце в груди забьется намного быстрее, чем ему бы следовало. устремлю взгляд свой затуманенный на тебя, мужчину, что приходящего в сознание и вглядывающегося в окружающие тебя силуэты. здесь только я: никто не посмел зайти сюда и нарушить это странное уединение. поднимусь на ноги, отходя подальше: уж прости меня за то, что не готова радостно хватать тебя за руку и радоваться твоему пробуждению. слышу твой голос рваный, слышу твои слова извинения, которые не в силах принять. – он был моим ребенком: других в моей жизни не будет. и я его потеряла, из-за тебя, джон сноу, - каждое слово с холодной отстраненностью. не только мне пламенем пылать, вселяя страхи в людские души. не смотри на меня так удивленно, так непонимающе. я не собиралась просить у тебя прощения за то, что оставила там, позволив мертвецам затащить тебя под воду. я спасала других, я делала то, что должна была. – я видела короля ночи, я видела, как он убил его, я слышала, как другое ледяное копье пролетело совсем рядом с нами, я… я не жалею, что сорвалась с драконьего камня, чтобы спасти тебя и остальных: теперь я видела все, теперь я верю в это, но если бы ты не стал геройствовать и сразу бы забрался на дрогона – я бы вернулась с тремя драконами из-за стены! – мой голос дрожит, мне все сложнее и сложнее справляться с эмоциями. слишком сложно сопротивляться тому, что естественно и правильно в этой ужасной ситуации. – мертвец был схвачен, зачем, просто зачем ты предпочел остаться там! ты безрассуден, ты думаешь только о себе, как тебе доверять? – я так хотела обрести в тебе союзника, но сейчас – клянусь всеми богами! – я вижу в тебе врага. ты сделал меня слабой: и не только потому, что лишил меня его. я уже представляю, с каким самодовольством разнесут мои враги весть о гибели одного из драконов [серсея и без того смакует то, что ее прихвостням удалось ранить дрогона] // и о том, что заставило их мать броситься в самое опасное место в этом мире.

---

Стоп игра и будь что будет - победителей не судят.
Боль моя - вулкан остывший, ты теперь мой новый бывший.
Стоп игра и будь что будет - победителей не судят.
Боль моя - вулкан остывший, ты теперь мой новый бывший.

---

[indent] стив приучал себя - з а б ы в а т ь; а после ночами выл в подушку раненным зверем, размазывая слезы стылые, горькие по щекам, прижимался к баки по утрам - уже выхолощенный, опустошенный - истерзавший себя в клочья, сворачиваясь в клубок, дрожа от осознания, что брок мертв // что его муж умер и уже не будет... ничего не будет. стив приучал себя - н е в е р и т ь; а после накатывали вихрями // цунами // вспышками на солнце // бликами ярчайшими, что резали // били по глазам - в о с п о м и н а н и я о сильных мозолистых шершавых ладонях, что так часто путались в волосах его на загривке; о запахе парфюма с ноткой цитрусовых; о шепоте хриплого голоса надрывном на выдохе; об улыбках, что только для него // ему были предназначены; о вечерах вдвоем, когда они лежа на диване смотрели какую-нибудь очередную франшизу, посоветованную стиву друзьями-мстителями, о ленивых поцелуях; о спорах,завсегда переходящих сначала в ссору, а после в примирительный секс. о тех двух годах - когда он был впервые за всю свою жизнь полноценно // полноправно // бесконечно счастлив. о тех двух годах, в которых он позволил себе жить на полную, отпустить в кое-то веки вину свою за смерть баки, отпустить даже само чувство свое первое, нежное, ранимо-трогательное к лучшему другу. о тех двух годах, в которых он знал, что нашел свой дом в этом веке для него прежде чуждом. он был с ч а с т л и в. он был в л ю б л е н. с броком // в брока.

[indent] стив приучал себя - ж и т ь. словно заново учился ходить, дышать, чувствовать. сосредотачиваться на крохотных повседневных задачах: проснуться, принять душ, разобрать почту на ноутбуке, поесть, отправиться снова на поиски баки, съездить на базу к наташе и остальным. стив заставлял себя делать то, что должно. стив по инерции снова и снова становился капитаном, больше не пытаясь обнажить нежное нутро даже перед друзьями. особенно, наверное, перед ними. потому, что вынести молчаливое понимание наташи или еще хуже сочувствие сэма было просто ему не под силу. и даже баки... его баки - ж и в о й. найденный, спасенный {пусть именно в этом самом спасении и не нуждающийся} не спасал от этой треклятой депрессивной меланхолии. не до конца. у баки и своих проблем было предостаточно и стив, какое-то время сосредотачивался именно на них. рыскал по всему свету, покуда баки заморозился в поисках доказательной базы для снятия обвинения с сержанта "воющих коммандос" всех обвинений, для реабилитации, для признания его военнопленным, подвергавшимся пыткам. договаривался, изворачивался, боялся натолкнуться на тони и привести хвост в ваканду, то и дело спасал со вдовой и соколом мир от второсортных террористов, которые сыпались на планету, как из рога изобилия после зоковийского договора, отрезавшего подписавших его мстителей от таких вот полулегальных миссий.

[indent] это уже после... когда все было готово, когда оставалось только дать делу ход {стив все еще подбирает адвокатов, едь положиться в этом деле на штат юридического отдела "старк индастриз" не получится} // когда шури вычистила из головы баки все остаточные триггеры и коды зимнего солдата... стив дал себе слабину. потому, что с баки было можно. потому, что стив отчего-то был уверен в том, что возлюбленный его не осудит, не пожалеет, но даст ему - стиву - именно то, в чем он отчаянно нуждался все это время возможность отпустить себя. и стив изливался слезами, оплакивал и брока, и их любовь, которая то и дело казалась ему лишь фальшью, и собственную слепоту да наивность, суженность, ограниченность, зашоренность, слепоту. в руках баки можно было сколько угодно - быть слабым, глупым, быть тем самым стиви из бруклина, чье сердце оказалось разбитым вдребезги. с баки можно было размазывать слезы по щекам, с баки можно было ночами напролет предаваться эскизе.

[indent] вот только баки остался в ваканде {он устал от бесконечной войны, что самому стиву заменила жизнь и роджерс не мог его в этом винить} // вот только брок оказался ж и в ы м. испещренным шрамами бугрящимися по некогда лощенной смуглой коже. он не может не улыбнуться, слыша привычное ворчание мужа - что ж... стоит признать, что помимо рамлоу и барнса за тем, чтобы роджерс хоть иногда питался следить было всегда некому. сам стив вспоминал на миссиях о том, что он голоден безбожно крайно редко, живя привычно, как шутили всегда мстители на одном только заряде патриотизма {которого было в последнее время неоправданно мало - стив устал быть тем, кого хотело всегда, еще с середины сороковых видеть в нем государство и правительство и да и не был он больше капитаном америка - больше нет}. - мой желудок и не такое переваривал, - привычно бурчит в ответ он, словно это всего-то навсего обычный день, словно они просто встретились дома после очередной изнурительной миссии; словно не было этих двух лет в разлуке. на какой-то краткий миг, удар сердечной мышцы - стив с ч а с т л и в лишь этим.

[indent] он видит одежду, сложенную на стуле. новую, козыряющую бирками магазинными. купленную для него. словно его здесь ждали. словно он был все это время нужен и судорожно глотает воздух, когда протягивает руку и пробегается пальцами по тонкому хлопку кончиками пальцев - он всегда ненавидел синтетику и брок прекрасно это знавший, хмыкал зачастую о том, что на покупке для стива вещей они разорятся. надевает и футболку и штаны, оставляя их на бедрах - привычно. садится за стол и складывает руки пред собою в замок, предпочитая на чужой (?) территории по правилам хозяйским. хотя это тоже из общего прошлого очередное напоминание. даже, если они были разругавшиеся вдрызг, но им удавалось ужинать {обедать // завтракать} вместе - они всегда оставляли проблемы за пределами кухонной зоны ровно до того, как в четыре руки не перемывали всю посуду - стив ненавидел посудомойки и брок ему и в таких мелочах вот тоже потворствовал. он дергает уголком губ, когда брок обрывает себя, переводя, не договаривая и это тоже б о л ь н о. а ведь, еще неделю назад, когда он обессиленный очередным кошмаром, засыпать себе позволял в тисках объятий баки, он почти что поверил, что смог... что пережил это... что научился о т п у с к а т ь. что ж... нет. не смог. он кивает в знак согласия и на вино и на отсрочку объяснений, которые они друг другу задолжали. уж полчаса на спокойный полуночный ужин // завтрак они найти могут.

[indent] стив поднимается первым, когда опустошает тарелку, и почти что утоляет голод {какова насмешка ведь с броком он всегда был голоден - до секса, до нежности, до простой человеческой близости - с рамлоу он готов был даже просто молчать, лишь бы рядом // лишь бы вместе}, собирает тарелки и отходит к раковине, привычными, отработанными жестами начинает мыть посуду {кто готовил - тот не моет! - это тоже очередное их не гласное правило - их д о м а} и подает тарелки чистые броку, чтоб тот вытирал. привычные манипуляции. словно они у себя в таунхаусе {запертом на ключ, покрытом пылью, в который стив так и не смог вернуться} // да кухня и вправду словно оттуда - и гарнитур тяжеловесный цельного дерева и расположение шкафчиков и чертовы парные чашки, что притащил им как-то роллинз на очередные посиделки совместные за пивом да бейсболом.

[indent] он не оборачивается на брока, когда вручает ему последнюю тарелку. просто подхватывает полотенце с крючка и проворачивает ткань мягкую на каждом пальце своем, вытирая руки, а после подхватывает вино свое в бокале плещущееся {кроваво красное, а ведь они с броком всегда спорили по этому поводу, стив любил белое, даже под мясо в противоречие всем правилам и догмам, словно хотя бы в таких вот мелочах потворствуя своим слабостям} и возвращается в гостиную, наполненную фотографиями и его собственными набросками, за которыми так и не смог вернуться в их дом. а брок вот, видимо, смог. - ты же понимаешь, что нам придется поговорить о прошлом, - фыркает он, слыша шаги мужа позади себя. - обо всем. - режет наживую без анестезии, чтоб наверняка.